Лекция британского клинического и судебного психолога Анны Моц, которая много лет проработала со склонными к насилию пациентами.
Анна Моц — клинический и судебный психолог и психотерапевт. Моц много лет проработала в национальной системе здравоохранения Великобритании, занимаясь экспертизой и терапевтической работой со взрослыми и подростками, склонными к насилию в отношении себя и окружающих. Автор книги «Психология женского насилия: преступления против тела», редактор сборников «Токсичные пары: психология домашнего насилия» и «Психологические аспекты работы с самоповреждающим поведением». Лекция Анны Моц публикуется с разрешения благотворительного фонда «Шанс», по приглашению которого она выступила в Москве.
Женские перверсии находятся в собственных телах женщин и, как продолжение, в телах детей. Когда женщины истязают собственное тело путем нанесения себе увечий, голодания или злоупотреблений разного рода, они символически мстят своим собственным интернализованным, часто жестоким и первертным матерям. Они идентифицируют собственное тело с материнским. Аналогичным образом, когда они подвергают насилию — сексуальному или физическому — своих детей, они проявляют насилие по отношению к нарциссическому расширению самих себя.
«Основное различие между мужскими и женскими перверсиями заключается в цели, на которую направлены их действия. В то время как у мужчин действие направлено на внешний объект, у женщин оно направлено против самих себя: против собственного тела или созданных ими объектов — своих детей», — писала в 1992 году основательница Международной ассоциации судебной психотерапии (IAFP) Эстела Уэллдон.
Функция перверсии
Перверсии могут выполнять разнообразные психические функции, включая освобождение от невыносимого напряжения и избавление от чувства беспомощности. Бывшая жертва перверсий может перенести свое чувство стыда и унижения на что-то другое, временно освобождая себя от тяжелого душевного состояния. Ужас перед близостью проявляется в садомазохистской структуре перверсий, когда предпринимается попытка установить жесткий контроль над другим человеком и тем самым защититься от страха поглощения или уничтожения. Перверсию можно понимать, как проявление сексуальной агрессии или «эротическую форму ненависти».
Женские перверсии
Эстела Уэллдон первой открыла, что первертная структура существует и у женщин, но она отличается тем, что у женщин все тело сексуализировано. Как она показала на сложных теоретических выкладках и клинических свидетельствах из своей многолетней практики в Портманской клинике, в женских перверсиях целью сексуализированной агрессии являются собственные тела женщин и их дети. У женщин перверсия не требует использования гениталий — фаллоса, тогда как у мужчин выражение сексуальных и насильственных импульсов сосредоточено в фаллосе, а цель находится за пределами тела.
Трансгенерационная передача насилия становится очевидной, если собрать историю нескольких поколений первертных матерей и увидеть проявления первертного материнства в их собственном детстве. Таким образом, перверсия может пониматься как очередное повторение насилия со стороны матери. Собственный опыт материнства женщины (насилия или пренебрежения) воспроизводится в ее отношении к детям как объектам, которых мучают, дразнят, бросают, совращают и унижают.
В работах Уэллдон показано существование крайней идеализации материнства и так называемого «материнского инстинкта», что привело к отрицанию в обществе женского насилия и перверсий. Очернение первертных женщин является следствием такого отрицания и сентиментального отношения к материнству, что доказывает ее мнение в том, что принижение женщины идет рука об руку с опасностью ее идеализации. Как пишет Марина Уорнер: «Современное зло против детей по-прежнему появляется в облике биологической женщины, но теперь ее нельзя назвать матерью, да и женщиной в целом. Такая женщина, как Майра Хиндли, олицетворяет собой сексуальное насилие, больше характерное для мужчин, чем для женщин».
Классическая работа Уэллдон четко показывает, что живущее в культуре непонимание, а также мифы, связанные с женским насилием, еще больше мешают видеть, понимать и лечить склонных к насилию первертных женщин, особенно таких «бесчеловечных» представительниц этого пола, которые используют детей. Можно выделить следующие мифы о женском насилии:
• женщины являются жертвами, а не преступниками;
• женщинами управляют гормоны;
• женщинами руководит «материнский инстинкт»;
• женщины проявляют насилие только, если их принуждают к этому мужчины (особенно в случае преступление на сексуальной почве);
• женщины по своей сути покорны;
• только «сумасшедшие» женщины проявляют насилие.
Женщины, насилие и сокрытие
Глубоко укоренившиеся социальные табу и стереотипы женственности усложняют признание существования женского насилия, несмотря на его реальность. Насилие, которое происходит тайно, скрыто внутри семей или в другой частной сфере, или спрятано в интимных, скрытых частях тела самой женщины. Зачастую преступления, совершаемые женщинами, остаются невыявленными из-за их скрытого характера, а также потому, что они обращены против собственных тел; в этом смысле преступления носят скорее метафорическую, чем реальную форму. В своей книге «Психология женского насилия» я называю такие первертные и разрушительные действия «преступлениями против тела». Я рассматриваю скрытое послание и смысл этих действий, в том числе физического и сексуального насилия над детьми, причинения себе вреда и анорексию, с точки зрения бессознательных желаний и использования насилия для защиты от чувства бессилия и беспомощности, а также как воспроизведение цикличного насилия чаще на месте преступника, чем жертвы в процессе идентификации с агрессором.
На эту мою работу оказала влияние идея Уэллдон о том, что женские перверсии являются воспроизведением патологического материнства. Я опишу женщин, склонных к насилию и изложу данные криминологических исследований, что позволит понять характер и цели женского насилия.
Очевидно, что объектами женского насилия являются не посторонние люди, в отличие от жертв насилия со стороны мужчин. Среди таких жертв:
• сами женщины;
• их сексуальные партнеры;
• их родные дети;
• редко посторонние люди и знакомые.
Самоповреждения и скрытое насилие
Самоповреждения — типично женская форма насилия, которое часто направлено на скрытые части тела. При самоповреждении женщины нападают на самих себя, как на объекты насилия, с яростью, символически атакуя собственных матерей, которых они олицетворяют в своих телах. Как и другие проявления насилия и перверсий, в самоповреждениях можно часто обнаружить тайну, фантазии, навязчивость и нарциссическое растворение в себе, защищающее от реальной близости.
Это также успешно помогает избавиться от напряжения, боли, неприемлемых чувств и заменяет мышление, становясь мощной и компульсивной деятельностью. Они сообщают другим то, чего нельзя выразить словами, и что является языком тела. Это красиво сформулировала поэтесса Энн Секстон в стихотворении «Отчаяние»:
Я возьму тебя с собой туда,
Где мои руки молчали
Так много лет.
Материнская перверсия и жестокость
В своей работе, посвященной оценке и лечению женщин-преступниц от жестокости, включая сексуальное и физическое насилие над детьми, я отмечаю, что случай материнского насилия может оставаться незамеченным из-за устоявшихся убеждений в святости материнства и наличии защиты в форме «материнского инстинкта». Это происходит из-за трудностей, возникающих как у профессионалов, так и представителей общественности, которые могли бы донести сведения о первертных матерях и стремления отрицать ужас и жестокость в отношении детей. Растин (2005) отмечает, что это связано с тем, что мы видим и чего не видим в работе по защите детей. Способность переваривать невыносимую информацию, которая бросает вызов глубоко укоренившимся идеям, как бывает при насилии со стороны матерей, затрудняет возможность увидеть и делает почти невозможным понимание.
Думать о немыслимом
В работе с женщинами-детоубийцами происходит столкновение с немыслимым, которое также предстоит осмысливать в течение какого-то времени. Такая задача бросает практически непереносимый эмоциональный вызов тем, кто вовлечен в нее в терапевтических целях.
Даже в тех случаях, когда женщины убивают своих детей в тяжелом психотическом состоянии, смысл преступления можно рассматривать с точки зрения материнского нарциссизма и перверсии. Гораздо тяжелее переживать это, чем относиться к этим действиям просто как к сумасшествию. Работа Уэллдон проливает свет на психодинамику психотических матерей, убивших собственных детей. В ней подчеркивается тот факт, что для этих матерей, как для первертных матерей, дети являются не отдельными существами, а воспринимаются как нарциссическое расширение самих себя. Когда такая мать убивает своего ребенка, которого она считает частью самой себя, она символически убивает и себя. Как сказала одна мать: «Если бы я убила своего ребенка в первые три месяца жизни, это было бы самоубийством, а не убийством — ребенок был частью меня».
Клиническая иллюстрация
Все фактические детали случая, о котором я собираюсь рассказать, изменены для того, чтобы соблюсти конфиденциальность. Долорес, одинокая мать из Восточной Европы, до 30 лет жила одна с двумя маленькими дочками четырех лет (Энджел) и семи лет. Она попыталась убить обеих девочек, а затем покончить с собой. Она была убеждена в том, что ее девочек может похитить банда педофилов, которые будут их затем использовать в съемках порнографических фильмов с настоящим убийством. Она спланировала убийства и самоубийство, но решение убить всех, похоже, пришло в день совершения преступления. Она, как обычно, отвела детей в школу, а затем приготовила орудия убийства — закрепила в доме три петли, подмешала барбитураты в пудинг. Она надеялась, что когда ее дети заснут, она их задушит, прежде чем повесить, а затем повесится сама. Она была убеждена, что за ее домом следят члены банды педофилов, и что люди, с которыми она столкнулась по дороге домой, собирали для этой банды информацию, обмениваясь по телефону данными о ее передвижениях.
Она ударила Энджел по голове щипцами для колки льда, прежде чем утопить ее. Об этом безумном нападении она позднее сказала, что никогда не собиралась причинять боль ребенку. Старшая дочь убежала, хотя у нее также были травмы головы. Старшая девочка бросилась бежать за помощью, но к тому времени, когда полиция прибыла и сумела войти в дом, они обнаружили, что младшая девочка умерла в ванной, а Долорес носится в исступлении в поисках своей старшей дочери, заявляя, что ей нужно «спасти» ее таким же способом, как она «спасла» Энджел.
Психическое состояние
Долорес очень быстро перевели из тюрьмы в соответствии с разделом 37/41 Закона о психическом здоровье, признав ее виновной в непредумышленном убийстве и ограниченно ответственной за совершенное преступление. Поскольку у нее было обнаружено психотическое расстройство в момент совершения преступления, ее направили на принудительное лечение в больницу усиленного режима. Я встречалась с ней раз в неделю для проведения психотерапии с того момента, как она поступила в больницу и до ее выписки четыре года спустя.
Несмотря на ужасные лишения, с которыми она сама столкнулась в детстве, и недавно совершенное убийство, кажется, любимого ребенка, Долорес сумела сохранить внешнее спокойствие, здравый рассудок и обаяние. Обладая «ложным Я», она всегда была вежливой и держалась со мной дружелюбно, одевалась красиво и модно, использовала косметику и укладывала свежевымытые волосы. Она воспринимала себя больше как обладателя физического тела, и казалось, что она пытается совладать с внутренним хаосом посредством жесткого контроля над своей внешностью и накрашенным лицом, похожим на маску. Она во многом напоминала куклу с остановившимся взглядом и искусственными, но осторожными и точными движениями.
Когда на нашей первой встрече я спросила, чувствует ли она свою вину, она ответила, что чувствует себя ужасно виноватой, но не потому, что убила младшую дочь, а потому, что ей не удалось «спасти», то есть убить, выжившего ребенка. Тем самым она поведала о скрытой и стойкой вере, которая направляла ее — она должна убить, чтобы спасти.
Часто она начинала сессию с подробностей своего гардероба или планов вернуться на свою предыдущую работу в салон красоты. Это помогло понять, каким образом она скрыла свою болезнь, утаила факты насилия в отношении себя со стороны приемных родителей и никому не рассказывала о содержании своего паранойяльного бреда, включая отца дочерей, что привело к тому, что наш разговор приобрел отстраненный и избегающий характер. На все плохое или страшное, жестокое или разрушительное, закрывались глаза, и оно казалось безопасным. Долорес очаровывало все фальшивое, и она восхищалась своими накладными ногтями, которые поразили меня как символическое оружие, которое не могло нанести реального вреда, а ей [ногти] давали ощущение роскоши и заботы о внешности.
У матери Долорес уже было три старших дочери, когда она забеременела Долорес в результате связи с моряком из другой страны. Она решила отдать Долорес в приемную семью, когда девочке было десять дней. Долорес было четыре года, когда она узнала, что ее удочерили, в том же возрасте, что и ее убитый ребенок. Она почувствовала себя полностью опустошенной и преданной из-за этого открытия, а то, что мать рассказала ей об этом, восприняла как акт жестокости. Приемный отец был к ней очень щедр, но она чувствовала, что матери это не нравилось, и та сказала ей, что она не «их» родной ребенок в качестве наказания. В детстве она подвергалась сексуальному насилию и чувствовала, что мать никогда не любила ее, отстранялась от нее и воспитывала строго, не доходя до физического насилия.
Долорес страдала от анорексии и булимии, совершала мелкие кражи в магазинах и калечила себя, демонстрируя то, что можно считать типичными проявлениями нарушений и насилия, в основном, против себя. В подростковом возрасте она вступала в многочисленные краткосрочные сексуальные отношения с мужчинами. Привлекательная и жизнерадостная, она, как правило, предпочитала компанию женщин мужчинам, но подружилась с одной пожилой женщиной. В 17 лет она отчаянно захотела увидеть свою настоящую мать и нашла ее адрес, но оказалась, что та переехала в центральную Европу со своим третьим мужем. Она отправилась к ней и рассказала о крепких связях с матерью и сестрами, отрицая чувства зависти или одиночества.
Прогресс терапии
В самом начале Долорес пребывала в тяжелом психотическом состоянии, считая, что в больнице постоянно проводились опыты на людях, что у многих пациентов были особые связи с ФБР и другими секретными службами и организациями. Она придавала особое значение самым простым словам, приписывала свои значения обычным фразам, что показывало, что она находилась в уникальных и привилегированных отношениях с говорящим. В первые шесть недель лечения ее бредовые фантазии вызывали тревогу у врачей — они беспокоились, что как только до нее начнет доходить весь ужас произошедшего, у нее возникнут сильные суицидальные намерения. В это время ее направили ко мне на поддерживающую психотерапию, а также для проведения психодинамической диагностики.
Во время ее пребывания в больнице у нее возникли отношения с двумя агрессивными пациентами-мужчинами и, несмотря на постоянный надзор со стороны медперсонала, она забеременела. Это было желанным для нее событием, к которому она часто обращалась в разговоре со мной, описывая желание компенсировать утрату и забыть то, что она сделала, и по ее выражению, «жить как все». Изначально она сопротивлялась своему порыву в свете реальности и знанию, что ей вряд ли разрешат воспитывать еще одного ребенка из-за опасности того, что она снова совершит убийство. После консультаций с членами нашей команды, состоявшей из специалистов разного профиля и понимания того, что из-за беременности ей придется прекратить прием препаратов, которые она принимала, для того, чтобы потом отдать ребенка на усыновление и воспитание другим людям, а также того, что это с большой вероятностью увеличит срок ее пребывания в больнице, Долорес решила сделать аборт. Аборт на 12 неделе стал для нее напоминанием об убийстве дочери и погрузил в тяжелую депрессию, поскольку ей пришлось отказаться от фантазий об «идеальной» замене убитой дочери новым ребенком. Ее надежда на репарацию была разрушена, как только она снова оказалась на месте убийцы; кроме того, она лишилась буквального способа решения невыносимой утраты.
По мере того, как ее воспоминания и сновидения менялись в процессе терапии, Долорес начала вспоминать живые подробности совершенного убийства. Это снова привело к тому, что она сосредоточилась на своих физических ощущениях и внешнем мире, как бывает при внимании к деталям при ПТСР, к которому у нее добавилось еще одно качество — она считала, что воспоминание находилось в ее физическом теле. Воспоминание, как ей казалось, было в центре ее физического тела, что пугало и дестабилизировало ее.
Порой непосредственно во время сессии она дистанцировалась от этого. Она рассказывала, что не может принимать ванну и купаться, поскольку это напоминало ей о смертельной ране, которую она нанесла своей дочери. Это состояние возникало у нее, когда она мочила голову. Она могла только принимать душ, поскольку это меньше ассоциировалось у нее с днем убийства и последним воспоминанием о дочери. Ужас от ненамеренного физического насилия, боль, уродование и хаос — об этом она непрерывно думала, хотя мысли об этой потере были для нее невыносимыми. Это снова выявило огромную потребность помещать переживания в тело и невозможность представить себе, что на самом деле происходило в душе покалеченных и убитых ею детей, а также в собственной голове.
Невыносимый парадокс убийства, совершенного для спасения Энджел от воображаемого страдания, был непостижим для Долорес. Так же невыносимо для нее было подумать о смысле произошедшего, когда она, став похожей на жестокую мать, завидовавшей любимому ребенку, могла захотеть принести страдания другому. На каком-то уровне она прикоснулась к чувству настоящей вины, и никогда полностью не признавала, что ответственность за содеянное могла быть связана с непониманием различий между фантазией и реальностью, а также с силой ее бредовых убеждений. Возможно, вина каким-то образом была помещена в неправильное место, а она сама, безусловно, пребывала в психотическом состоянии в то время. Я думала, исходила ли ее вина от осознания совершенного ею или догадки о своей бессознательной враждебности, поскольку мне казалось, что она не учитывала факта того, что у нее был тяжелый психотический приступ, и считала себя полностью ответственной за смерть Энджел. В этом случае терапевтическая задача состояла в том, чтобы помочь ей ослабить чувство вины, при том, что во множестве случаев судебной психотерапии цель состоит как раз в противоположном — помочь появлению чувства вины и раскаяния.
Я постепенно узнавала Долорес. Так, она рассказала о своей дикой ярости в отношении приемной матери, которая предала ее, и о настоящей матери, которая ее бросила. У меня сформировалась гипотеза, в чем именно был смысл ее преступления. Я предположу, что важным в этом убийстве была его направленность на другого — на матерей, которые ее бросили. Эта человекоубийственная мотивация также прослеживается в ее собственной попытке самоубийства — она сама стала матерью, которая потерпела неудачу.
Хотя опасность она видела «в банде безымянных мужчин», которые жили только для того, чтобы пытать ее и ее детей, делая бесконечными ее боль и унижения, эта банду можно понимать как семью, в которой ее воспитывали и применяли в отношении нее насилие. Обманувшую ее приемную мать и бросившую настоящую мать можно увидеть как бессознательные мишени ее убийственной ярости — цели, которые были недосягаемы. На символическом уровне убийство также было своего рода самоубийством, потому что Энджел также представляла и саму Долорес — четырехлетнего ребенка, который узнал, что ее мать была также нечестна, а ее саму предали, убили. С самого раннего детства Долорес чувствовала, что никому не может доверять.
Эстела Уэллдон показывает, как женщины, которые убивают или причиняют вред собственным детям, ведут себя по отношению к ним как нарциссическому расширению самих себя и относятся к ним так же, как к ним относились их собственные матери. Соотнося это утверждение с глубокой связью между желанием убить и покончить с собой, становится возможным понять что-то из динамики убийства в случае этой сильно встревоженной молодой женщины. Она не видела своих детей отдельно от себя, представляла их своим расширением, уязвимым для того же пренебрежения, обмана, насилия и в итоге — брошенности, от которой она сама пострадала. Она экстернализовала собственные насильственные импульсы по отношению к дочерям или завидовала им, что они были воспитаны ей, настоящей, а не приемной матерью, и видела всю опасность находящейся вне себя. Несмотря на ее отрицание насилия или пренебрежения к ним до совершения нападения, слова других членов ее семьи показали, что она сама была безразличной и иногда грубой. Иногда она применяла физическое насилие по отношению к ним, доставала спрятанное грязное белье дочери и смеялась над этим с друзьями в присутствии ребенка. Она организовала четвертый день рождения Энджел, но не разрешила ее друзьям прийти, и вместо этого провела жуткую вечеринку без гостей в честь дня рождения в полной тишине. Это стало символическим воспроизведением пустоты и фальши ее собственной жизни в детстве.
Долорес была твердо уверена, что любит своих детей, хотя ненавидела себя. Ее суицидальные импульсы преобразовались в убийственные по отношению к детям. Она планировала убить себя после того, как убьет их, для этого она сделала три петли; когда ее арестовали, у нее дома нашли большие запасы антидепрессантов, которые она планировала принять перед тем, как повеситься.
Это насилие, направленное на собственное тело, или его нарциссические расширение — ее детей, являлось символическим нападением на тело своей матери. Для Долорес тело матери было предающим и бросающим объектом, а ее приемная мать — неспособной заботиться, нечестной и жестокой женщиной. Она разрешала мужчинам заниматься сексом с Долорес и относилась к ней с презрением и завистью.
Символическое значение насилия Долорес в контексте ее страха оказаться жертвой сексуального использования и убийства детей за ублажение взрослых было повторением «убийства души», которое она испытала в детстве. Она отыграла на телах своих детей то насилие, которому она, как ей казалось, уже подвергалась в детстве, и представляла, что страдания снова могут вернуться в ее жизнь. Ее нарциссизм, очевидный в невозможности видеть детей как личностей, даже до психотического приступа был заметен в ее поведении и действиях после преступления. Нарциссическая структура ее личности, хотя и явно деструктивная в свете насилия над дочерью, в ином смысле защищала; без этой защиты против сильнейшей депрессии и вины она не могла бы представить свое выживание. Долорес продолжала планировать свое будущее и сосредотачиваться на сиюминутных источниках удовлетворения — одежда, борьба с лишним весом, поиск нового мужчины и эксперименты с различными прическами.
Она также хотела доказать, что достаточно хороша, чтобы общаться с выжившей дочерью, когда девочка уже смогла навестить мать, и когда ее бывший партнер разрешил ей эту встречу. И снова она начинала фокусировать внимание на форме и внешнем виде, считая, что ей нужно быть стройной и милой, чтобы доказать выжившей дочери, что она здорова. Она не замечала уродства и деформированности собственного мышления.
Главной чертой при завершении терапии было то, что я забеременела, на что Долорес отреагировала с удивлением, беспокойством и очевидной щедростью. Мне казалось, что мой уход с работы в декретный отпуск вызвал в ней невыносимо сильные страхи и уничтожил возможность более глубокого понимания ее желаний рожать детей и убивать.
Долорес выпустили из больницы после трех с половиной лет. Она сохранила связи со своей приемной и настоящей матерью, нашла себе работу на неполный день, продолжала приходить к своему психиатру. Она пришла на несколько последних сессий ко мне уже в качестве амбулаторного пациента, взяв себе новое имя. Она решила не начинать новый курс психотерапии с другим специалистом, сказав, что ей кажется, что ей надо «привыкнуть и примириться» с тем, что она сделала. Я ушла в отпуск с чувством, что она никогда полностью так и не прочувствовала и не осознала свою бессознательную ненависть к себе, своей матери и своим дочерям. Она высказала страх, что этот уровень анализа дестабилизировал бы ее до такой степени, что она бы ушла из больницы. Я считаю, что она также пыталась защитить себя от убийственной ярости в отношении меня, которая могла бы возникнуть в переносе с последствиями, которые она была не в состоянии ни контролировать, ни предсказать.
Идентификацию Долорес с ее собственным замученным, брошенным и обманутым ребенком можно заметить при описании ее большого сходства между ней и ее младшей дочерью. Вина, которую она чувствовала в связи с тем, что она убийца, была спроецирована на меня во время моей беременности, и время от времени я чувствовала, что я не могу подвергать ее такому жестокому испытанию. Сходство между нами, женщинами одного возраста, стало невозможно отрицать так же, как и не замечать наши различия, когда моя беременность стала заметной. В этой трудной и болезненной ситуации мы можем увидеть, как клинический опыт Уэллдон обогатил нашу клиническую практику. Беременность врача — это прямой вызов нейтральности и анонимности, с которыми обычно ассоциируется ситуация переноса, поскольку существует неоспоримое свидетельство не только сексуальной близости, но и о физической связи с иным живым существом, еще нерожденным ребенком. Психика, а также тело терапевта могут стать ненадежными, не заслуживающими доверия, занятым кем-то другим. У терапевта может возникнуть чувство триумфа, когда она окажется лицом к лицу со своей опустошенной и обделенной пациенткой во всей полноте своих успешных отношений, или чувство стыда, что о ней узнали с некой обыденной, человеческой и уязвимой стороны. Как может быть сохранен терапевтический альянс без прямого признания громадных изменений, которые присутствие этой третьей стороны привносит в терапевтическую ситуацию? Крайне важно, чтобы терапевт мог замечать такие мысли, развивал их и затрагивал их в разговоре, но страхи наполнить кабинет злобой или завистью могут, тем не менее, сделать открытый разговор об этом сложным. При работе с женщинами, которые убили своих детей, возникает крайне трудная и тонкая ситуация, и, кроме того, возможность формирования чрезмерно тесных личных отношений в ходе терапии, поскольку вопросы неисследованной сексуальности самого терапевта могут также затрагиваться на сессиях.
Сложный перенос и контрперенос женщины-терапевта и женщины-убийцы неизбежны и требуют супервизии для того, чтобы обсуждать их.
Мы можем использовать волнующие открытия Уэллдон чтобы увидеть, как женские тела, в особенности их репродуктивные возможности, могут стать средством выражения бессознательного конфликта и, местами, и повторного разыгрывания ранней травмы. Такие конфликты часто деструктивно выражались в беременности и рождении детей. Женщины, которые чувствовали себя брошенными или презираемыми в детстве, могли хотеть заполнить эту внутреннюю пустоту через беременность, как фантазийный акт репарации, но это фактически становится площадкой для возрождения ранней брошенности.
Материнство может предложить возможности отомстить и воссоздать прошлую жестокость. Сложность отношений между женщиной-убийцей и ее детьми, ее отношения с матерью, отношения с терапевтом, требуют бережного и глубокого анализа в каждом отдельном случае, с надеждой способствовать осознанию того, как и когда случилась такая трагедия. Такое проникновение в суть может способствовать выработке превентивных действий для снижения риска повторного разыгрывания прошлого.
Новаторские работы Уэллдон имеют огромное применение при работе с женщинами в системе уголовного правосудия. Многие из таких женщин совершили преступления по отношению к своим детям, близким людям, наносили вред своему телу, записывая истории травмы на них самих, используя свое тело как холст. Через обучение специалистов на всех уровнях системы уголовного правосудия и в психиатрических учреждениях, обучая их видеть в одной женщине и преступника, и жертву, мы можем с большим успехом прерывать воспроизведение межпоколенческого цикла насилия и снизить риск, который эти женщины представляют для себя и для других.
Термины и персоналии (в порядке упоминания)
Перверсия— отклонение от принятых в данном обществе норм сексуального поведения, извращение; первертный —извращенный. «Врачи, изучавшие впервые перверзии на резко выраженных случаях и при особых условиях, были, разумеется, склонны приписать им характер болезни или дегенерации <…> Однако <…> ежедневный опыт показывает, что большинство этих нарушений, по крайней мере наименее тяжелые из них, составляют <…> часть сексуальной жизни здорового <…> . У всякого рода здорового человека имеется какое-нибудь состояние по отношению к нормальной сексуальной цели, которое можно назвать перверзией». Зигмунд Фрейд, «Три очерка по теории сексуальности», 1905.
Интернализация, или интериоризация — превращения внешнего (в данном случае, фигуры матери) во внутреннее (особенности психики или свойства личности, сформировавшиеся под влиянием матери).
Эстела Уэллдон — основательница и почетный президент Международной ассоциации судебной психотерапии (IAFP), почетный консультант-психиатр в Портманской и Тавистокской клиниках, почетный доктор Университета Оксфорд Брукс и член Королевской коллегии психиатров (FRCPsych). Уэллдон разработала первую учебную программу по судебной психотерапии. Она несколько десятилетий проработала с подозреваемыми и обвиняемыми в тяжких преступлениях, в частности, как эксперт оценивала, способны ли женщины-подсудимые исполнять свои родительские обязанности.
Садомазохизм — форма сексуальноого поведения, при котором удовлетворение достигается через демонстрацию отношений господства/подчинения; как правило, проявляется в стремлении причинять и/или испытывать боль и унижение. В широком смысле как «садистская» может быть описана любая болезненная потребность во власти и контроле. «Садизм есть ощущение полового удовольствия, доходящее до оргазма при виде и при испытывании наказаний и других жестокостей, совершаемых над человеком или даже над животным; садизмом называется также стремление причинять другим живым существам унижение, страдания, даже боли и раны с целью вызвать ощущение сексуального удовольствия». Рихард Крафт-Эбинг, «Половая психопатия», 1909.
Фаллос — мужской половой орган; в психоанализе от Фрейда до Локана понимается скорее символически и наделяется огромным значением.
Трансгенерационный — межпоколенческий.
Марина Уорнер — британская писательница и историк, автор цикла радиолекций «Управляя монстрами: шесть мифов нашего времени», одна из которых была посвящена мифологическому образу «женщины-чудовища».
Майра Хиндли — соучастница так называемых «убийств на болотах», совершенных в Великобритании с 1963 по 1965 год. Вместе со своим возлюбленным Йэном Брэйди Хиндли была приговорена к пожизненному заключению по обвинению в убийствах пяти подростков, тела которых пара закапывала на безлюднях торфяниках. Психиатр, обследовавший Майру после ареста, предполагал, что вкус к насилию ей привил отец — отставной десантник и ветеран Второй мировой, обучавший девочку приемам рукопашной борьбы.
Энн Секстон — американский поэт, лауреат Пулитцеровской премии 1967 года. Начала писать по совету своего психиатра.
Психотический — свойственный или подверженный психозу, явному душевному расстройству, при котором больной утрачивает связь с реальностью.
Психодинамика — «борьба душевных сил» (Фрейд, «Введение в психоанализ»). Динамический подход предполагает, что психика пациента рассматривается как «место» взаимодействия и столкновения разнонаправленных стремлений.
Нарциссический — патологически самовлюбленный. «Нарциссическим расширением» называется представление родителя о ребенке как о продолжении самого себя, неспособность принять ребенка как самостоятельную личность.
Анорексия — утрата чувства голода, потеря аппетита.
Булимия — патологическое пеередание.
ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство. Характерно для людей, переживших войну, природные или техногенные катастрофы, пытки, теракты, сексуальное насилие, гибель или тяжелую болезнь близких. В США ПТСР часто называют «вьетнамским», а в России — «афганским» или «чеченским синдромом».
Перенос— возникающий в процессе психотерапии эффект, когда пациент проецирует чувства, которые он в прошлом испытывал к значимому для себя человеку (например, одному из родителей) на терапевта. Контрпереносом называется ситуация, когда сам терапевт проецирует такие чувства на своего пациента.
Супервизия — здесь: привлечение к работе второго, как правило, более опытного специалиста, который помогает психотерапевту посмотреть на свои отношения с пациентом со стороны.
Источник: https://zona.media/article/2018/07/09/motz
